Велемудр

Иссиня-черная бахрома облаков висела над стеной леса. За окнами автобуса плыли березы, стройные и высокие. Стаями неслись желтые листья. Внезапно лес кончился, и по обе стороны шоссе открылось вспаханное поле, а впереди зазеленела пойма реки. Автобус остановился у поворота. Справа, километрах в трех, виднелась деревня и белый собор с колокольней на угоре. Издали казалось, будто он стремится рвануть вверх, в небеса.

— Это и есть Нижняя Синячиха, — сказал мне попутчик.

Конечно, можно бы и не ехать в дождь, но накануне я договорилась о встрече здесь с Иваном Даниловичем Самойловым — ветераном войны, инженером-землеустроителем из города Алапаевска. Он собрал коллекцию уральских стенных росписей и создал в деревне Нижняя Синячиха народный музей.

Иван Данилович поджидал меня под навесом крыльца собора-музея и сразу же пригласил внутрь. Самойлов показался мне невысоким, коренастым, чуть мешковатым, с мягким совестливым взглядом. В начале нашего знакомства он долго молчал, не зная, видимо, с чего начать разговор, и, похоже, обрадовался, вздохнул облегченно, когда я спросила, почему он заинтересовался росписью уральских изб.

— Дак ведь я и сам родился в такой избе, — улыбнулся Иван Данилович. — Сколько помню себя в детстве, столько и цвели на стенах дедовской избы оранжевые с белым цветы… В нашей деревне Исаково в некоторых избах и потолки были расписаны, а у моего деда мошны, видно, на это не хватило. Жизнь-то в наших краях не очень ладной была. Земля рожала скудно. Серые избы, заплаты да ненастье. Не от того ль и прижилась в наших местах яркая домовая роспись? Уж так хотелось мужикам устроить для глаз отраду…

И вспомнилось, как писал Антон Павлович Чехов об этих местах в своих очерках о Сибири: «Посмотрите на дверь, на которой нарисовано дерево с синими и красными цветами и с какими-то птицами, похожими больше на рыб, чем на птиц; дерево это растет из вазы, и по этой вазе видно, что рисовал его европеец… Немудрая, живопись, но здешнему крестьянину и она не под силу. Девять месяцев не снимает он рукавиц и не распрямляет пальцев; то мороз в сорок градусов, то луга на двадцать верст затопило, а придет короткое лето — спина болит от работы и тянутся жилы. Когда уж тут рисовать? Оттого, что круглый год ведет он жестокую борьбу с природой, он не живописец, не музыкант, не певец».

История уральской стенной живописи, рассказывал Иван Данилович, уходит в прошлый век. Последние же росписи датированы 1913 годом. На Среднем Урале по берегам рек Нейвы, Режа, Синячихи, Ницы, Пышмы сохранилось до восьмидесяти домов с внутренней росписью. Позже удалось посмотреть один из них. Внешний вид старой уральской избы неказист. Глубоко нахлобученная двускатная крыша, прикрывающая козырьком фасад, придает дому настороженный, угрюмый вид. Но вот входишь в избу… По охристо-красному потолку плывет венок, сплетенный из голубовато-белых цветов и темных травок. В простенках между окнами — цветущие кусты. И на входной двери, и на голбце — стенке, закрывающей печь, — такие же росписи. Присмотревшись внимательнее, ощущаешь их единый ансамбль, понимаешь и нехитрую их символику. Цветущий куст — символ возрождения природы, символ жизни; коричневая совушка, примостившаяся над дверным наличником, — охранитель жилья.

Такие дома на Урале называли «крашеными со цвяточком», а мастеров, занимающихся росписью, крашельщиками или малярами. Кто же были эти мастера? Издавна жили они в деревнях по берегам небольшой речки Кармак — Скородуме, Рябове, Гилеве, Кокшарове, Мальцеве, Кармаках. Иногда над дверью они оставляли свои автографы: «1892 г. красил Кондратий Мальцовъ»; «1882 г. домъ красил Димитрий Федоровъ Хмельковъ»…

Когда ложился снег, уезжали они на заработки в санях, а возвращались уже на телегах. Особенно много мастеров занималось промыслом на стороне в неурожайные годы. Имея небольшие земельные наделы, они оставляли сельские работы на домашних, а сами отправлялись в далекие хлебные края. Добирались на востоке до Бийска, на западе — до Перми. А на юге — до самых оренбургских степей. Смельчаки попадали и на Алтай, и даже в Забайкалье. Там также есть росписи рубежа XIX—XX веков, близкие по стилю тюменским.

Красильщики ездили по определенным маршрутам, у каждого был свой «путик». В деревнях, где работало не одно поколение мастеров, их считали своими. Хохолины красили в Зауралье у Кургана, Беловы работали около села Байкаловского, Корчагины — в Верхотурском уезде, Мальцевы — в Ирбитском… Мастер, как правило, работал с подручным, брал с собой подростка — сына или племянника, который приучался к делу: растирал краски, закрашивал фон.

Иван Данилович Самойлов вырос в расписной деревенской избе.

Свой особый способ росписи «кармацкие петушники» называли «разживка» или «разбел». Рисовали они (масляными красками, используя олифу собственного приготовления, от качества которой зависела прочность окраски. Потому особо ценилось умение варить ее из льняного или конопляного масла. На заранее подготовленный и высушенный фон — белый, голубой или оранжевый — маляр наносил пальцем несколько пятнышек-подмалевок. Брал на тонкую плоскую кисть, беличью или барсучью, сразу две краски, а кончик кисти макал в белила. Одним движением, чуть вращая кисть по подмалевку, рисовал лепесток цветка, ягодку или листик. Получался нежный мягкий переход от белого к темному, создавалось впечатление объемности, упругости мазка. Если фон был белым, разживку делали темными тонами — синим или коричневым. Завершали роспись «приписки» — черные или цветные травки. Некоторые мастера в свои мотивы цветочных композиций вводили птиц, животных или сцены народной жизни.

В одном из домов в деревне Комельская заезжий «кармацкий петушник» Варлам Кононович Рябков, как явствовало из подписи, разрисовал в 1897 году все стены и потолок. В ту пору шло строительство Сибирской железной дороги. Приход чугунки в родные края Рябков запечатлел на одной из белых стен горницы. Он изобразил и паровоз, и вагоны, и встречающих поезд людей, среди которых выделил колоритную фигуру дежурного по станции. Кстати, в свои росписи Варлам Кононович смело вводил и необычных для здешних мест животных. Верблюды, фламинго, фазаны живут в его работах рядом с привычными здесь совами и филинами. Чтобы никто не спутал верблюда с каким-либо другим животным, автор рядом написал: «Это верблютъ».

На стенах изб, расписанных крестьянскими живописцами, встречаются и другие незамысловатые сюжеты. Едет, например, среди цветов мужик на санях, маршируют солдаты в киверах, есть сценки чаепития, гуляния. В одной избе в деревне Никоново неизвестный мастер изобразил парня и девушку. Взявшись за руки, стоят они возле цветущего куста, к которому привязан конь.

В деревне Мезень хорошо сохранилась белая, вся в цветах горница, расписанная Павлом и Егором Мальцевыми в 1904 году. Другой талантливый уральский живописец Халявин, работавший с сыном Егором, оставил одно из лучших своих творений в деревне Катышка. Мастер любил охристо-красный фон, смело рисовал по нему голубые с разбелом цветы, сажал на ветки голубых птиц, разбрасывал бутоны, ягодки, листья, травки…

Так рассказывал мне об уральских народных росписях Иван Данилович Самойлов. Треть века проработал он землеустроителем. Служба, которую нес, требовала не только прилежности, но и немалой выносливости. И не было в районе такого поля или лощины, которые в непогоду и в сушь не исходил бы Иван Данилович. Знали его легкую сноровистую походку и в рабочих поселках, и в самых дальних деревнях, где, припозднившись, останавливался он на ночлег то у одного, то у другого земляка. И всякий раз, попадая в дом, расписанный старыми мастерами, засматривался на потускневшие от времени рисунки, дивился замысловатым цветочным фантазиям.

У каждого рисунка — своя особинка, свой колорит. С годами стал примечать Самойлов, что все меньше попадается ему домовой росписи. Хозяева бросали старые дома, разбирали на дрова или продавали, а сами обзаводились новыми. В жилых же избах старые стенописи нередко закрашивали, заклеивали обоями, а то и просто сдирали потемневшую обшивку.

С горечью вспоминал Иван Данилович и дедовскую избу в родной деревне Исаково. Досталась она старшему брату, тот перевез ее в другую деревню. При перевозке и сборке стенописи повредили. Потом избу оштукатурили, и живопись спасти уже не удалось. Тогда, тридцать лет назад, Самойлов еще не знал, что уральская народная живопись уже нигде не сохранилась, кроме средней части Урала.

Однажды заночевал он в деревне Пешково и на подворье увидел поленницу. Обычное дело в селе, взгляд не задерживает. Но что-то остановило Ивана Даниловича. Подошел, повернул полешко — рисунок. Взял другое, третье… Постоял, с грустью посмотрел на разноцветные дрова, потом зашел в избу и долго не решался начать разговор с хозяином. Наконец попросил продать распиленные доски. Сговорились. Притащил он их домой, отмыл, склеил и поставил на видное место. Это было его первое приобретение. Вскоре принес массивную, расписанную цветами дверь.

— Шесть километров тащил на себе из Гаева, — признался он жене Анне Ивановне. — Темно, поземка метет, и ни души, хоть в поле ночуй. Ладно, трактор подвернулся…

С тех пор возвращался из командировок Иван Данилович с кусками старого расписного дерева. Уходил на их поиски и по воскресеньям.

Из деревни Катышка привез расписной подпалатный угол, в селе Маркушино подарили голбец, в Николове купил ставень XVIII века, в Исакове отыскал редкой работы крестьянский расписной шкаф…

Занятие это было не из легких. Хозяева домов не раз переспрашивали, к чему бы ему эти старые крашеные доски, а то и просто давали от ворот поворот.

Как-то остановился Самойлов на ночлег в деревне Аромашево. Старую, вросшую в землю избу стариков Томиловых он приметил давно. И стены, и матица, и брусья полатей были там разрисованы гирляндами из мелких изящных цветов. Такой тонкой работы он еще не встречал. Живопись, правда, уже основательно потускнела.

— Не могу я хитрить, и это осложняет мне жизнь, — Иван Данилович, вспоминая ту поездку, вздохнул. — Помню, так искренне восхищался, радовался росписи, так суетился, искал автограф мастера, что вызвал у хозяев подозрение… Когда после ужина, собравшись с духом, попросил продать мне обшивку одного простеночка, старик Томилов категорически отказал: «Видано ли де-ло — раздевать живую избу».

Через три года опять случилась командировка в Аромашево. Снова зашел к Томиловым и ахнул. Все стены в избе были закрашены голубой краской.

— Что же вы наделали? — спросил Самойлов, чуть не плача.

— Да темновато в избе. Вот, сделали посветлее. На этот раз Ивану Даниловичу удалось уговорить хозяев. Они разрешили снять один закрашенный голубой краской простеночек. Взамен он обшил заново стену, покрасил так, что не отличишь от прежней. А дома, сантиметр за сантиметром, с большой аккуратностью стал снимать с досок голубое покрытие. Когда открылась старая живопись, он протер ее яичным желтком, и цветущий куст, заключенный в рамку, «задышал».

— Анна Ивановна вначале ругала меня. Носишь, говорит, всякий хлам… А я уже остановиться не мог. Тащу, бывало, очередную находку, потом обливаюсь.

В автобус не пускают, голосую на дороге. Да не всякий принимает в машину. Стали надо мной подсмеиваться. Ничего, думаю, справлюсь. Зато спасу диво дивное.

Со временем в небольшой квартире Самойловых стало совсем тесно. Начал Иван Данилович потихоньку рассовывать свою коллекцию то в подсобные помещения райисполкома, где работали они с женой, то в сараи на усадьбах родственников. Коллекция так разрослась, что стало ясно: надо ее куда-то определять. Ведь должно же это собирательство иметь какой-то смысл. Ну заполнит он еще несколько сараев. А дальше что?

Самойлову хотелось, чтобы о народных росписях узнали люди. Интерес к искусству, понимание его назначения пришли к нему еще в молодости. На фронте был у него товарищ. Архитектор в мирной жизни, по фамилии Мещерский. Однажды в сорок первом, под Москвой, в минуту затишья, показал Мещерский Ивану Самойлову, тогда командиру пулеметного взвода, на церквушку, что стояла на изрытом снарядами взгорке.

— Красота какая, Самойлов! А для врага — ориентир. Враг всегда по красоте бьет…

И еще навсегда запомнился Ивану Даниловичу тот миг, когда, очнувшись после тяжелого ранения, он как бы впервые увидел сочную зелень травы, полевые цветы, широкую синь неба — и ему как никогда захотелось жить…

После демобилизации Самойлов пришел в Загорский сельскохозяйственный техникум, где готовили землеустроителей, а потом заочно закончил архитектурный факультет Московского института инженеров землеустройства. Благоговейное отношение к архитектуре, к живописи, к красоте не исчезло с годами.

Когда было создано Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры, Самойлова избрали заместителем председателя районного отделения. Общество, созданное на общественных началах, обладало ограниченными возможностями, но сам факт его организации вдохновил Ивана Даниловича. По его настоянию были взяты на особый учет все дома, представляющие художественную ценность. А позже на средства общества были куплены у хозяев три дома с хорошо сохранившейся росписью. Приглядел он для будущего музея и двухэтажное здание бывшей церкви в деревне Нижняя Синячиха, в пятнадцати километрах от Алапаевска.

Составляя список объектов старины, Самойлов отметил, что бывшая церковь Спаса Преображенья, построенная в 1794—1823 годах в стиле тобольского барокко, находится в ветхом, аварийном состоянии. Совхоз «Синячихинский» размещал там зерносклад, сушилку и мельницу.

«Вот бы где выставить уральские народные росписи, — подумал Иван Данилович. — Как бы заиграли причудливые цветы и птицы в этих старинных стенах!»

Идея взять под охрану государства и капитально отремонтировать здание бывшей церкви в Нижней Синячихе захватила Самойлова. Чем больше думал он о возможности такого варианта, тем отчетливее представлял, что жизнь дает ему единственный шанс реализовать свою мечту — донести до будущих поколений неповторимую красоту уральской расписной избы.

И он начал нелегкие переговоры с совхозом, в чьем ведении находилось здание. Иван Данилович сумел склонить на свою сторону депутатов сельского и районного Советов, общественность. И собор в Нижней Синячихе решением Совета Министров РСФСР был взят под охрану государства как памятник русского зодчества.

Десять лет ушло на реставрацию собора — десять лет Иван Данилович не знал покоя. Сам составил проект, предварительно изучив методику реставрации, секреты древнерусской архитектуры (вот когда пригодились его знания архитектора). Тщательно исследовал здание, обмерил его, выхлопотал деньги, правда, небольшие, и стал искать энтузиастов-умельцев. Они потянулись к нему сами, старики-мастеровые из Нижней Синячйхи (с ними он изготовил «известковое молочко» для побелки здания, которое теперь взяли на вооружение многие профессионалы-реставраторы), одели храм в леса и стали приводить его в порядок. Помогали умельцы из Алапаевска, студенты, предприятия района — материально и рабочей силой. Сам Иван Данилович работал и каменщиком, и плотником, и маляром, и кровельщиком, и снабженцем.

Когда дело подошло к концу, Иван Данилович решил поставить на нем яркую в полном смысле этого слова точку — покрасить купола собора под золото. В счастливом озарении алхимика из обычных масляных красок составил он неповторимую палитру и сам покрасил купола. Потом спустился вниз и четко ощутил и возраст, и усталость, и желание отдохнуть. И вдруг осознал

особую гордость мастеровых людей, что еще в начале того века оставили на шпиле надпись: «Красили братья Никоновы с Ионом и Палладием Прохоровичи». Красили — по тем временам означало искусство.

В 1978 году в Нижней Синячйхе был открыт музей уральской народной живописи. В деревню свезли несколько расписных изб, три часовни, сторожевые и пожарные башни, усадьбы с надворными постройками прошлых веков, и получился музей-заповедник.

«Представленные в музее уникальные художественные ценности не имеют аналогов ни в одном музее мира», — говорилось в заключении Московского научно-исследовательского института художественной промышленности.

Вернулись к людям стенописи прошлого; переехала в Нижнюю Синячиху и белая горница с рисунками Павла и Егора Мальцевых, и та самая изба с паровозом, которую расписывал Варлам Кононович Рябков.

Е. Фролова
1990 г.

2 комментария на “Тропинка к дому. Уральская домовая роспись.”