Велемудр

Любовь на Западе потребительская — мы выбираем партнера, чтобы он дал нам то, в чем, как нам кажется, мы нуждаемся. Но у русских все по-другому.

 В 1996 я уехала из России первый раз, чтобы провести в США один учебный год. Это был престижный грант; мне было 16, и родители очень радовались моей потенциальной возможности впоследствии попасть в Йель или Гарвард. Но я могла думать только об одном: как найти себе американского бойфренда.

В своем столе я хранила драгоценный образчик американской жизни, отправленный мне подругой, переехавшей в Нью-Йорк годом ранее — статью о противозачаточных таблетках, вырванную из американского девчачьего журнала Seventeen. Я читала ее, лежа в кровати, и чувствовала, как у меня пересыхает в горле. Глядя на эти глянцевые страницы, я мечтала, что там, в другой стране, превращусь в кого-то прекрасного, на кого будут заглядываться мальчики. Я мечтала, что мне тоже понадобятся такого рода таблетки.

Спустя два месяца, в свой первый день в старшей школе Уолнат Хиллз в Цинциннати, штат Огайо, я пошла в библиотеку и взяла там стопку журналов Seventeen, которая была выше меня. Я намеревалась узнать, что именно происходит между американскими мальчиками и девочками, когда они начинают нравиться друг другу, и что именно я должна говорить и делать, чтобы добраться до стадии, когда мне понадобится «таблетка». Вооружившись текстовыделителем и ручкой, я искала слова и выражения, связанные с поведением американцев во время ухаживания, и выписывала их на отдельные карточки, как учил поступать со словами мой преподаватель английского в Санкт-Петербурге.

Скоро я поняла, что в жизненном цикле отношений, показанных в этом журнале, было несколько четких этапов. Сначала, ты «западаешь» на парня, который обычно старше тебя на год или два. Потом ты расспрашиваешь о нем, чтобы понять, «милашка» он или «придурок». Если он «милашка», то Seventeen дает добро на то, чтобы ты «пересеклась» с ним пару раз до того, как «пригласишь на свидание». Во время этого процесса надо поставить галочки напротив нескольких пунктов: чувствовала ли ты, что молодой человек «уважает твои потребности?» Было ли тебе комфортно «отстаивать свои права» — а именно, отказывать или инициировать «физический контакт»? Понравилось ли тебе «общение»? Если какой-то из этих пунктов остался неотмеченным, надо «бросать» этого парня и начинать искать замену, пока не попадется «материал получше». Затем ты начнешь «целоваться на диване» и постепенно станешь пользоваться таблетками.

Сидя в американской школьной библиотеке, я смотрела на десятки своих рукописных заметок и видела открывающуюся пропасть между идеалами любви, с которыми я росла, и той экзотикой, с которой я сейчас столкнулась. Там, откуда я была родом, мальчики и девочки «влюблялись» и «встречались»; остальное было тайной. Подростковый драматический фильм, на котором выросло мое поколение русских — социалистический аналог «Ромео и Джульетты», снятый в Подмосковье (речь идет о фильме 1980 года «Вам и не снилось» — прим. Newочём) — был очаровательно не конкретен в отношении объяснений в любви. Чтобы выразить свои чувства к героине, главный герой декламировал таблицу умножения: «Трижды три будет девять, трижды шесть — восемнадцать, и это потрясающе, потому что после восемнадцати мы с тобой поженимся!»

Что еще тут сказать? Даже наши 1000-страничные русские романы не могли соревноваться по сложности с романтической системой журнала Seventeen. Когда графини и офицеры становились участниками любовных интриг, они были не особенно красноречивы; они совершали поступки, прежде чем что-либо сказать, и потом, если они не умирали в результате своих рисковых предприятий, то молчаливо осматривались и почесывали головы в поисках объяснений.

Несмотря на то, что у меня еще не было научной степени в социологии, оказалось, что я делала с журналами Seventeen как раз то, чем занимаются социологи, изучающие эмоции, чтобы понять, как мы формируем свое представление о любви. Анализируя язык популярных журналов, телевизионных сериалов, книг практических советов и опрашивая мужчин и женщин из разных стран, такие ученые, как Ева Иллуз, Лора Кипнис и Фрэнк Фуреди четко показали, что на наши представления о любви влияют мощные политические, экономические и социальные факторы. Вместе эти силы ведут к установлению того, что мы называем романтическими режимами: это системы эмоционального поведения, которые влияют на то, как мы говорим о наших чувствах, определяют «нормальное» поведение и устанавливают, кто подходит для любви, а кто — нет.

Столкновение романтических режимов — именно это я испытывала в тот день, сидя в школьной библиотеке. Девочка, следующая инструкциям журнала Seventeen, была обучена выбирать, с кем ей сближаться. Она логически обосновывала свои эмоции «потребностями» и «правами» и отвергала отношения, которые им не соответствовали. Она была воспитана при Режиме выбора. Напротив, русская классическая литература (которая, когда я достигла совершеннолетия, оставалась главным источником романтических норм в моей стране), описывала то, как люди уступали любви, будто она была сверхъестественной силой, даже когда она была губительна для спокойствия, здравомыслия и самой жизни. Другими словами, я росла при Режиме судьбы.

В основе этих режимов лежат противоположные принципы. Каждый из них своим определенным образом превращает любовь в суровое испытание. Тем не менее, в большинстве стран Западной культуры (включая современную Россию) Режим выбора господствует над всеми формами романтических отношений. Похоже, что причины этого заключаются в этических принципах неолиберальных демократических обществ, которые воспринимают свободу как наивысшее благо. Однако есть веские основания для того, чтобы пересмотреть свои убеждения и увидеть, как они на самом деле могут незаметно вредить нам.

Чтобы понять триумф выбора в романтической сфере, нам надо рассматривать его в контексте более широкого обращения Возрождения к индивидууму. В сфере экономики потребитель теперь важнее производителя. В религии верующий теперь важнее Церкви. И в любви объект постепенно стал не так важен, как ее субъект. В XIV веке Петрарка, глядя на золотые локоны Лауры, называл ее «божественной» и верил, что она является самым совершенным доказательством существования Бога. Спустя 600 лет другой мужчина, ослепленный блеском другого вороха золотых локонов — герой Томаса Манна Густав фон Ашенбах — пришел к выводу, что это он, а не прекрасный Тадзио был эталоном любви: «И тут, лукавый ухаживатель, он высказал острую мысль: любящий-де ближе к божеству, чем любимый, ибо из этих двоих только в нем живет бог, — претонкую мысль, самую насмешливую из всех когда-либо приходивших на ум человеку, мысль, от которой взялось начало всего лукавства, всего тайного сладострастия, любовной тоски» (фрагмент из «Смерть в Венеции», Томас Манн. Перевод: Н. Ман).

Это наблюдение из новеллы Манна «Смерть в Венеции» (1912) воплощает большой культурный скачок, произошедший где-то в начале XX века. Каким-то образом Любящий сместил Любимого с первого плана. Божественный, неизвестный, недостижимый Другой больше не является предметом наших любовных историй. Вместо этого мы интересуемся Собой, со всеми детскими травмами, эротическими снами и особенностями характера. Изучать и защищать хрупкое Я, обучив его тщательно выбирать свои привязанности — это главная цель Режима выбора — цель, достигаемая с помощью популяризованной версии психотерапевтических приемов.

Самое важное требование для выбора — это не иметь множество вариантов, а уметь практично и независимо выбирать, осознавая при этом свои потребности и действуя на основе собственных интересов. В отличие от влюбленных прошлого, которые теряли над собой контроль и вели себя как потерявшиеся дети, новый романтический герой подходит к своим эмоциям методически и рационально. Он посещает психоаналитика, читает книги по самосовершенствованию и участвует в терапии для пар. Более того, он может выучить «языки любви», пользоваться нейролингвистическим программированием или дать оценку своим чувствам по шкале от одного до десяти. Американский философ Филип Рифф назвал этот тип личности «психологическим человеком». В своей книге «Фрейд: ум моралиста» (1959) Рифф описывает его так: «анти-героический, расчетливый, тщательно ведущий счет тому, чем он доволен, а чем — нет, рассматривающий отношения, не приносящие выгоды, как грехи, которых надо избегать». Психологический человек — это романтичный технократ, который верит, что применение правильных средств в правильное время может расправить спутанную природу наших эмоций.

Это, конечно, применимо к обоим полам: психологическая женщина тоже следует этим правилам, или, скорее «Проверенным временем секретам для завоевания сердца Настоящего Мужчины» (1995). Вот несколько проверенных временем секретов, предлагаемых авторами книги Эллен Фейн и Шерри Шнайдер:

Правило 2. Не заговаривать с мужчиной первой (и не предлагать потанцевать).

Правило 3. Не разглядывать подолгу мужчину и не говорить слишком много.

Правило 4. Не встречать его на полпути и не делить счет на свидании.

Правило 5. Не звонить ему и редко перезванивать.

Правило 6. Всегда заканчивать телефонный разговор первой.

Посыл этой книги прост: поскольку «охота» на женщин записана в генетическом коде мужчин, если женщины проявляют хоть малейшую долю участия или интереса, то это нарушает биологическое равновесие, «кастрирует» мужчину и низводит женщину до статуса несчастной покинутой самки.

Эта книга была раскритикована за практически идиотскую степень биологического детерминизма. Тем не менее, новые издания продолжают выходить, и «труднодоступная» женственность, которая в них пропагандируется, стала встречаться во многих актуальных советах относительно любовных отношений. Почему книга остается такой популярной? Причина этого, несомненно, может быть найдена в основном ее положении:

«Одной из самых главных наград за выполнение Правил будет то, что вы научитесь любить только тех, кто любит вас. Если вы последуете советам, предложенным в этой книге, вы научитесь заботиться о себе. <…> Вы будете заняты своими интересами, увлечениями и отношениями, а не погоней за мужчинами. <…> Вы будете любить головой, а не только сердцем».

При Режиме выбора ничейная территория любви — минное поле неотвеченных звонков, двусмысленных электронных писем, удаленных профилей и неловких пауз — должна быть минимизирована. Больше никаких раздумий в духе «а что если» и «почему». Больше никаких слез. Никаких суицидов. Никакой поэзии, романов, сонат, симфоний, картин, писем, мифов, скульптур. Человеку психологическому нужно одно: стабильный прогресс по направлению к здоровым отношениям между двумя независимыми индивидами, удовлетворяющими эмоциональные потребности друг друга — пока новый выбор не разлучит их.

Правильность этого триумфа выбора доказывается и социобиологическими аргументами. Быть всю жизнь в плену плохих отношений — это для неандертальцев, говорят нам. Хелен Фишер, профессор антропологии в университете Ратгера и самый известный исследователь любви в мире, полагает, что мы выросли из своего тысячелетнего сельскохозяйственного прошлого и больше не нуждаемся в моногамных отношениях. Теперь сама эволюция побуждает нас искать разных партнеров для разных потребностей — если не одновременно, то хотя бы на разных стадиях жизни. Фишер возносит хвалу нынешнему отсутствию обязательств в отношениях: все мы, в идеале, должны провести с кем-то как минимум 18 месяцев, чтобы понять, подходят ли они нам и хорошая ли мы пара. С повсеместной доступностью контрацептивов нежелательные беременности и болезни уходят в прошлое, а рождение потомства полностью отделяется от романтических ухаживаний, так что мы можем, не торопясь, устроить потенциальному партнеру пробный период и не бояться последствий.

В сравнении с другими историческими воззрениями на любовь, Режим выбора смотрится как водонепроницаемая куртка рядом с шерстяной рубахой. Его самое заманчивое обещание — любовь не должна причинять боль. Согласно логике, которую демонстрирует Кипнис в книге «Против любви» (2003), единственный тип страданий, который признает Режим выбора — это возможное продуктивное напряжение от «работы над отношениями»: слезы, пролитые в кабинете семейного психолога, неудачные брачные ночи, ежедневное внимание к потребностям друг друга, разочарование от расставания с кем-то, кто «не подходит» тебе. Можно перетрудить мышцы, но нельзя получить травму. Превратив «разбитые сердца» в создателей собственных неприятностей, популярные советы дают начало новой форме общественной иерархии: эмоциональной стратификации на основе ложного отождествления зрелости с самодостаточностью.

И как раз поэтому, считает Иллуз, любовь XXI века все еще причиняет боль. Во-первых, мы лишены авторитета романтичных дуэлянтов и самоубийц прошлых столетий. Они хотя бы признавались обществом, которое в своих оценках основывалось на представлении о любви как о безумной, необъяснимой силе, которой неспособны противостоять даже лучшие умы. Сегодня же тоска по конкретным глазам (да и ногам) больше не является достойным занятием, и поэтому любовные терзания усиливаются осознанием собственной социальной и психологической неадекватности. С точки зрения Режима выбора, страдающие Эммы, Вертеры и Анны XIX века не просто неумелые любовники — они психологические неучи, если вообще не устаревший эволюционный материал. Консультант по отношениям Марк Мэнсон, у которого два миллиона читателей в сети, пишет:

«Наша культура идеализирует романтическую жертву. Покажите мне почти любой романтический фильм, и я вам там найду несчастного и неудовлетворенного персонажа, который с собой обращается как с мусором ради любви к кому-то»

В Режиме выбора любить слишком сильно, слишком рано, слишком явно — признак инфантилизма. Все это демонстрирует пугающую готовность отбросить личный интерес, столь важный в нашей культуре.

Во-вторых, что еще важнее, Режим выбора слеп к структурным ограничениям, из-за которых некоторые люди не хотят или не могут выбирать в той же степени, что и остальные. Это происходит не только из-за неравного распределения того, что британский социолог Кэтрин Хаким называет «эротическим капиталом» (проще говоря, не все мы одинаково красивы). На самом деле, важнейшая проблема выбора в том, что целые категории людей могут из-за него быть в невыгодном положении.

Иллуз, профессор социологии в Еврейском университете Иерусалима, убедительно доказывает, что Режим выбора в своем индивидуализме ставит на серьезных романтических намерениях клеймо «чрезмерной любви», то есть любви в ущерб собственным интересам. Хотя на свете достаточно несчастных мужчин, которых презирают за «потребность в других» и «неспособность расставаться с прошлым», в основном в категории «созависимых» и «незрелых» попадают женщины. Независимо от классовых и расовых факторов, всех их тренируют быть самодостаточными: не «любить слишком сильно», «жить для себя» (как в вышеуказанных «Правилах»).

Проблема в том, что никакая приятная ванна не заменит любящий взгляд или долгожданный телефонный звонок, а тем более не даст вам ребенка — что бы ни говорил по этому поводу Cosmo. Конечно, можно сделать экстракорпоральное оплодотворение и стать удивительно зрелой, потрясающе независимой одинокой матерью резвых тройняшек. Но величайший дар любви — признание чьей-либо ценности как личности — по самой сути своей вещь социальная. Для этого нужен значимый для вас Другой. Нужно выпить немало Шардоне, чтобы обойти этот простой факт.

Но, вероятно, величайшая проблема Режима выбора заключается в его ложном понимании зрелости как полной самодостаточности. Привязанность считается инфантильной. Желание признания называется «зависимостью от других». Интимность не должна нарушать «личных границ». Хотя от нас постоянно требуют быть в ответе за самих себя, ответственность за своих близких крайне не поощряется: в конце концов, наше вмешательство в их жизни в форме непрошенного совета или предложений перемен может воспрепятствовать их личностному росту и самопознанию. Оказавшись посреди слишком большого количества сценариев оптимизации и вариантов неудачи, мы сталкиваемся с худшим проявлением Режима выбора: самолюбование без самопожертвования.

На моей родине, однако, проблема заключается в обратном: самопожертвование зачастую совершается вообще без какого-либо самоанализа. Джулия Лернер, израильский социолог эмоций в университете имени Бен-Гуриона в Негеве, недавно провела исследование того, как русские говорят о любви. Целью было выяснить, начала ли в стране в результате посткоммунистического неолиберального поворота сокращаться пропасть между журналом Seventeen и романом Толстого. Ответ: не совсем.

Проанализировав обсуждения в различных телевизионных ток-шоу, содержание российской прессы, проведя интервью, она установила, что для русских любовь остается «судьбой, моральным актом и ценностью; ей невозможно противостоять, она требует жертв и предполагает страдание и боль». В самом деле, в то время как концепция зрелости, лежащая в основе Режима выбора, считает романтические страдания отклонением от нормы и признаком плохих решений, русские считают зрелостью способность претерпевать эту самую боль, вплоть до абсурда.

Американцу из среднего класса, влюбившемуся в замужнюю женщину, посоветуют расстаться с этой дамой и потратить часов 50 на терапию. Русский же в аналогичной ситуации ворвется к этой женщине в дом и вытащит ее за руку, прямо от плиты с кипящим борщом, мимо плачущих детей и мужа, застывшего с джойстиком в руках. Иногда все оборачивается хорошо: я знаю пару, которая счастливо живет уже 15 лет с того дня, как он увел ее с семейного празднования Нового года. Но в большинстве случаев Режим судьбы приводит к беспорядку.

По статистике, в России на душу населения приходится больше браков, разводов и абортов, чем в любой другой развитой стране. Это демонстрирует намерение действовать согласно эмоциям вопреки всему, зачастую даже в ущерб собственному комфорту. Русская любовь часто сопровождается алкогольной зависимостью, домашним насилием и брошенными детьми — побочными эффектами не продуманных жизней. Похоже, полагаться на судьбу каждый раз, когда влюбляешься — не такая уж хорошая альтернатива чрезмерной избирательности.

Но чтобы излечить недуги нашей культуры, мы не обязательно должны совсем отказываться от принципа выбора. Вместо этого мы должны осмелиться выбирать неизвестное, идти на непросчитанные риски и быть уязвимыми. Под уязвимостью я имею в виду не кокетливые проявления слабости с целью проверить совместимость с партнером — я прошу экзистенциальной уязвимости, возвращения любви ее истинного таинственного облика: облика непредсказуемой силы, которая всегда застает врасплох.

Если понимание зрелости как самодостаточности так негативно сказывается на том, как мы любим при Режиме выбора, значит, именно это понимание следует пересмотреть. Чтобы быть по-настоящему взрослыми, мы должны принять ту непредсказуемость, которую несет в себе любовь к другому. Мы должны осмелиться пересекать эти личные границы и быть на шаг впереди себя самих; может, не гнать на русской скорости, но все же бежать чуть быстрее, чем мы привыкли.

Так что делайте громкие признания в любви. Живите вместе с кем-то, не будучи абсолютно уверены в том, что готовы к этому. Ворчите на партнера просто так и давайте ему ворчать в ответ просто так, потому что все мы люди. Заводите ребенка в не самое подходящее время. И наконец, мы должны вернуть себе право на боль. Давайте не будем бояться страдать из-за любви. Как предполагает Брене Браун, социолог, изучающая уязвимость и стыд в Хьюстонском университете, возможно «наша способность сохранять сердце целым никогда не сможет стать больше, чем наша готовность дать его разбить». Вместо того, чтобы тревожиться за свою целостность, нам надо научиться делиться собой с другими и признать, наконец, что все мы нужны друг другу, даже если автор журнала Seventeen назовет это «созависимостью».